БУДЕМ ЖИТЬ (с.12 №102, Иван Якунин)

БУДЕМ ЖИТЬ

Окончилась война. Осталась тишина и разрушенные деревни вдоль избитой дороги. Но не будет больше страха перед щупальцами солдатских фонарей, рыскающих по лесным полянам в поисках землянок. И нет уже так близко разрывающихся снарядов, когда земля под ногами дрожит и стонет. И не слышно привычных уже сирен воздушной тревоги, гудящих где-то вдалеке... Но злая тётка-война не закончила жатву. Долго будет напоминать она о себе стонами калек, вскакивающих ночью от мучительных болей, и слезами сирот, ищущих укрытие от холодного дождя. Долго ещё путники будут вглядываться в обманчиво-тихие просторы полей, выискивая глазами страшную надпись на ржавой покосившейся табличке: «мины»...

Взойдя на пригорок по знакомой дороге, Тамара Николаевна надеялась увидеть родное село. Да так и опустилась на колени, утонув в грязном снегу. На месте села – котлован, весь в рытвинах, чёрная земля, грязный снег и обломки деревьев – без единого следа жизни! Танки и артиллерия прошли здесь во время последнего боя – всё самое страшное обрушилось на небольшой клочок земли, прежде ласково укрытый лесами. Теперь Тамару Николаевну терзал ветер, уныло продувающий грязное опустевшее пространство сквозь поломанные деревья... Дети обступили женщину.

– Тёть Том, – тихо, словно боясь испугать женщину, заговорила рыжая девочка Ленка. – Вставайте, нам надо идти.

Куда идти? Тамара Николаевна не знала. Она хотела привести детей к родному дому. Может, думала, он будет разрушен – тогда поселится в соседней хате. Она вела их к теплу нового крова, а оказалась в израненном лесу, где холод пробирает до костей... Слёзы покатились под намотанный на лицо платок.

Сдаваться нельзя. Тамара Николаевна поднялась с колен и велела детям найти удобное место для отдыха. За время войны люди научились высматривать укрытие от ветра и от лишних глаз. С окончанием боёв изменилось только одно: больше не надо прятать дым от костра.

Скоро в наспех собранном шалаше Тамара Николаевна возилась с огнём и хворостом. Погода была промозглая: лёгкий морозец, ветер, едкая влажность. Дышать становилось всё тяжелее, пальцы дрожали и отказывались слушаться... К счастью, спичек было много, и, провалив первые две попытки розжига, Тамара Николаевна, не жалея их, упрямо раздувала гаснувшее пламя. Вот, наконец, с треском, брызгая маленькими красными искрами, занялись еловые ветки над берёзовой корой.

Дети тянули руки к слабому огню и, поджаривая на нём уголки печенья, съедали его горячим... Спали, сидя у костра: они уже привыкли со сноровкой птенчиков засыпать, сидя на бревне, прижавшись друг к другу и вытянув ноги ближе к огню... Женщина не спала: она следила за Глебом. Из троицы – Глеб её родной сын. В ватнике, великоватом для щуплого мальчишки, в грязной поношенной шапке-ушанке, он спал тревожно и вскоре проснулся.

– Мам, у меня нога болит, – сонно пробормотал мальчик.

– Где? – она бросилась снимать неудобный кирзовый сапог с ноги сына. Пальцы и часть ступни были мертвенно-белого цвета: обморожение!.. Худой сапог не защитил от влаги и холода, но это было лучшее, что удалось найти в разграбленной деревне. Тамара Николаевна сняла с себя платок, обмотала его вокруг ступни мальчика, как портянку, сверху закрепила изношенным носком. Нужно тепло: на пальцах у Глеба появились волдыри, и кожа омертвела. Но тепла не было – вокруг лишь грязный взрыхленный снег да голые деревья!.. Материнские слёзы, играя отблесками огня, упали на снег...

Как только солнце осветило верхушки деревьев, проникая лучами сквозь лесные заросли, Тамара Николаевна с детьми покинула холодную стоянку. Движение давало надежду, все немного приободрились. Рыжая девочка Ленка замурлыкала под нос песенку из довоенного детства. Глеб первое время шёл сам, изредка останавливаясь и тряся ногой, будто желая избавиться от злого камушка, засевшего в сапоге.

Идти решила через лес: там ветер не докучал путникам, и было тихо. Изредка тревожили высокие ели, шумно разговаривая на своём языке, цепляясь макушками друг за друга. Этот скрип ночью пугал детей. Недавно они прибились к Глебу и Тамаре Николаевне. Ленка всех потеряла во время бомбежки, а Андрей, старший из троих, укрылся, когда увели в плен его отца и брата, и тоже остался один. В разрушенной деревне Тамара Николаевна с Глебом оказались случайно и в поисках тёплого угла остановились в лесной землянке, которую во время охоты использовал отец Андрея. Идти куда-то было боязно, вокруг неизвестность, рядом бои – женщина с тремя детьми оказалась у самой линии фронта. В разрушенной деревне удалось собрать немало провианта, но оставаться было опасно: приближающиеся звуки сражения погнали скитальцев дальше в лес. Теперь Андрей, подхватив Глеба под руку, помогал ему передвигаться: нога мальчика разболелась не на шутку.

Кончился лес, и открылось поле, огромное, словно море. Вдалеке тёмной полосой виднелись деревья. Тусклое солнце пробивается сквозь свинцовые тучи, освещает тонкий наст, на котором змеится лёгкий снег, гонимый ветром. Свет блестит на хрупкой ледяной корке, но стоит наступить – и проваливаешься в скрытый под нею снег, рыхлый, как песок. Ни дороги, ни возможности укрыться. Лес словно отступил, не смея вторгаться в этот просторный пустынный мир. Одиноко торчат из снега сухие жёлтые колосья, грустно кивая в такт завывающему ветру и нагоняя безнадежную тоску перед сложным переходом. Глеб застонал, приподнимая ногу: – Мам, – испуганным шепотом пробормотал мальчик, – я не чувствую ноги...

Нельзя останавливаться! Ах, схватить бы Глеба и оказаться в тепле, в какой-нибудь комнате... Любым чудесным способом – прилететь, появиться, доехать, – мечтала Тамара Николаевна, – вот чего она хотела бы больше всего!.. Но единственный путь – бескрайнее поле, за которым – неизвестность.

Женщина, стиснув зубы, сделала первый шаг в снег – нога уходила в него почти до колена. Вперёд! За Тамарой Николаевной гуськом зашагали дети, стараясь идти след в след. Поддерживая Глеба, Андрей проваливался и скользил по снежной целине, Глебу же мучительно трудно было попадать в следы – вскоре мальчики расцепились. Теперь, постанывая от страха и от глухой боли в ноге, Глеб шагал за матерью, Андрей – следом за ним, последней двигалась Ленка.

Время тянулось медленно, от холода резало лица. Ветер терзал путников, вихрясь и меняя направление, проникал под одежду. Путникам чудилось, что они топчутся на месте и далёкий лес совсем не приближается. Через серые тучи пробивалось солнце, мерцающее и вспыхивающее, будто гаснущая лампа. Его блики на снегу больно слепили глаза, и временами приходилось зажмуриваться, ориентируясь только на следы впереди идущего. Ступить в сторону означало зарыться в снег.

Тяжело дыша, Тамара Николаевна остановилась и подняла взгляд. Верхушки первых деревьев, казалось, были уже близко, обещая скорую защиту от пронзительного ветра и этой белой, шипяще-безмолвной круговерти Надежда прибавила силы, и женщина с новым рвением принялась пробивать для своих детей дорогу вперёд, к заветным деревьям. Снег уже не казался рыхлым – он напоминал кисель, в котором с трудом двигались ноги. Дойти, дойти бы, Господи...

Прислонившись к стволу, женщина тяжело вздохнула. Это был ещё не лес, всего-то с десяток деревьев встретили путников – уже засохшие от старости, деревья скрипели, покачивая чёрными тонкими ветками. За ними снова простиралось такое ненавистное сейчас поле. Растратив силы на последнем рывке, Тамара Николаевна была не готова к этому. Она обернулась – по заметаемым снегом следам её догоняли дети. Впереди идущий Глеб уже хлюпал носом в приступе плача. За ним угрюмо шли Андрей и Ленка, с тревогой глядя на хромающего друга. Женщина отвернулась и, потоптавшись на твёрдой земле под деревьями, снова шагнула в снег, продолжая путь. Она знала: дети пойдут за ней. К вечеру нужно дойти до леса – а он всё ещё виден впереди, и даже заметно вырос и кажется не таким далёким.

Низкое зимнее солнце, не грея, светило над головой, ветер продолжал выть и терзать замерзающих путников. К зимней серости коротких дней Тамара Николаевна привыкла – светлее уже не будет. Она знала, что до темноты у них осталось часа три, не больше... И на пределе сил они дошли.

Без памяти уставшие дети и женщина прислонились к сосне на опушке леса. Тамара Николаевна на секунду забылась, но тут же вскочила и бросилась собирать хворост для костра. Глеб испуганно смотрел на ногу, и больной взгляд сына словно подгонял женщину: скорей, скорей!.. Она даже не обратила внимания на мерный стук неподалёку в лесу.

– Тамара Николаевна, – окликнул её Андрей – прислушайтесь...

Путники притихли – и явно расслышали почти забытый стук топора!.. Женщина с Андреем бросились сквозь деревья на звук. Ни чёрные сухие ветки, ни сугробы и ямы не могли остановить этот бег надежды. Ленка и Глеб через некоторое время нагнали их на окраине разрушенной деревни.

Вдалеке высилась церковь с покосившимся куполом. И сейчас, после пережитой войны, она была белее снега. Перед церковью на всю длину улицы стояли печи – оставшиеся сердца домов. Возле некоторых печей суетились люди в грязной поношенной одежде, в рваных тулупах и похожих на ободранных кошек шапках – но живые и будто весёлые!.. Они строили навесы-укрытия вокруг растапливаемых голых печей. Дети жались к стенкам и грустно смотрели на копошащихся взрослых.

К Тамаре Николаевне подошёл мужчина, скупо поприветствовал женщину и детей, всунув в руки топор. Тамара Николаевна очнулась от забытья с прикосновением холодного дерева. Из печи, стоящей неподалёку, пахло мокрым углём и болотной водой. Женщина оставила на ней Глеба и Ленку, а с Андреем отправилась за дровами для растопки огня. Вечером, когда из темноты слышались редкие возгласы соседей по печам, поблескивающим огненными очагами, она устраивала место ночлега из собранных досок. Наверху спали дети, печь топилась плохо, скрипел кирпич, совсем недавно нагревшись на лежанке.

– Мам, – услышала женщина тихий голосок Глеба, – а я пальцами шевелю. Нога болит и шевелится.

Тамара Николаевна улыбнулась, вспыхнули отражением огня слёзы в уголках глаз. – Будем жить, мам, – засыпая, пробормотал Глеб.

– Будем жить.

Иван Якунин